Отправлено: 10.11.12 18:37. Заголовок: Глава VIII. Война и ..

Глава VIII. Война и революция

В первые дни войны все частные автомобили были реквизированы для санитарных нужд. Моя жена была среди тех, кто участвовал в организации этой службы[64], спасшей жизни тысяч людей. Работа велась в сложных, постоянно меняющихся условиях войны и поэтому требовала огромного напряжения сил. Даки немало сделала для того, чтобы ее отряд санитарного транспорта стал одной из лучших вспомогательных служб России. Он действовал с большой четкостью и абсолютной надежностью, тогда как многим другим армейским подразделениям, увы, явно не хватало этих качеств вследствие нашей полной неподготовленности к войне.
Я был назначен в военно-морское управление адмирала Русина при штабе Великого князя Николая, который был главнокомандующим в начале войны.
Ставка размещалась в Барановичах в Польше. Это было унылое, Богом забытое местечко, недалеко от знаменитой Беловежской пущи, где под охраной государства обитали последние европейские зубры. Эти леса были императорским заповедником, а сейчас, если не ошибаюсь, там находится национальный парк Польши. К концу войны там осталось всего несколько животных, которых, однако, удалось спасти от полного вымирания.
В первые недели войны мы спали в вагонах, а работали в бывших казармах железнодорожных войск, переоборудованных под служебные помещения.
Место это было глухое, оторванное от цивилизации и далекое даже от войны: мы располагались в 65 милях от фронта. Как морской офицер я с трудом находил себе применение в штабной работе и очень обрадовался, когда после года безделья Ставку перевели в Могилев.
В самые первые недели после начала военных действий мы потеряли цвет нашей армии под Танненбергом. Это было не просто поражение, это была сокрушительная катастрофа. Потери под Танненбергом были невосполнимы - мы лишились лучших наших людей.
По странному совпадению здесь в 1431 году объединенные армии Польши и Литвы разгромили войска Тевтонского ордена. Теперь, спустя 483 года, славяне и германцы вновь встретились на том же месте, но на этот раз исход сражения оказался совершенно иным.
Зачем, спрашивается, понадобилось в такой жуткой спешке перебрасывать наши совершенно неподготовленные войска через литовские дюны в Восточную Пруссию? Это было сделано, чтобы спасти французов, оказавшихся в трудном положении на Марне и срочно просивших помощи. Немцам пришлось снять два армейских корпуса на западном фронте и перебросить их через всю страну к своим восточным границам. Наше внезапное вторжение в Германию спасло союзников на западе. Но бросок был столь стремительным, что, когда армия встретилась с противником, транспорт с припасами остался далеко позади, не поспевая за войсками. Беззаветная храбрость русского солдата не смогла компенсировать отсутствие четкой организации и умелого командования, отличавших противника. К тому же Гинденбург знал каждый клочок этой земли.
Нас охватило глубокое уныние. Но положение еще более ухудшилось, когда за этой неудачей последовало сокрушительное поражение у Мазурских озер. Затем военные действия переместились на территорию России, и началась отчаянная борьба.
Людей у нас было даже больше, чем достаточно, но не хватало оружия и боеприпасов. Система снабжения войск работала плохо. Эшелоны с продовольствием, оружием и оборудованием посылались на фронт и бесследно исчезали в дороге, другие прибывали с никому не нужным грузом. В тылу был беспорядок, отсутствовала согласованность в работе. И все же наши солдаты отчаянно сражались и добились больших успехов на австрийском участке фронта. Они переносили тяготы войны с поразительным терпением, свойственным русскому солдату. В грязи и болотах, в горах и лесах они самоотверженно выполняли свой долг, тогда как многие другие давно бы сложили оружие. У одних не было винтовок, у других - снарядов. А между тем в тылу среди бездействующих резервистов и на фабриках, сперва осторожно, таясь по глухим углам, а потом все смелее и смелее начала поднимать голову коварная гидра революции. Нашептываниями, внушениями, посулами она исподволь проникала в государственную машину.
В конце 1914 и в течение 1915 года я совершил ряд поездок на фронт близ Варшавы, где виделся с Даки, успешно продолжавшей там свою деятельность. В отличие от многих женщин, для которых работа в Красном Кресте была лишь игрой, она выбрала для себя тяжелое и нужное дело - ей случалось выполнять свои обязанности под огнем противника.
Ожесточенные бои шли в районе Гродно, где мы вынудили немцев снять осаду Оссовца. А под Лодзью мы сумели почти полностью окружить одну из вражеских армий. Оставался лишь небольшой коридор, куда спешно стягивались наши войска, но в последний момент врагу удалось прорваться. Началась ужасная неразбериха. Немцы и русские так смешались друг с другом, что подчас невозможно было понять, кто и на чьей стороне сражается. Все время, пока шла эта страшная бойня, целая армия санитарных машин курсировала между фронтом и тылом, вывозя раненых.
Помимо деятельности на нашем западном фронте Даки совершила несколько официальных поездок в Румынию с грузами медикаментов для румынской армии. Дела у союзников шли плохо.
В 1916 году меня произвели в чин контр-адмирала и поручили командование военно-морским отрядом, который вел саперные работы на наших реках и озерах.
Когда мы работали на озерах и болотах в окрестностях Пинска, один польский дворянин пригласил меня поохотиться на лося в своих поместьях, предоставив мне желанную возможность отдохнуть от военных обязанностей. Мы ехали по бесконечным дремучим лесам, и хотя не подстрелили ни одного лося, но в этом увлекательном путешествии я открыл для себя первозданную природу неизвестной мне ранее части Европы.
Позднее в том же году я съездил на Чудское озеро. Этот огромный внутренний водоем на границе Эстляндии мог бы стать весьма уязвимым участком нашей обороны, если бы война дошла до этих мест, поэтому мы его тщательно заминировали.
Здесь мне бы хотелось сказать несколько слов о действиях русского флота во время Мировой войны. За границей мало известно о наших морских операциях. И действительно, между нашими большими кораблями и флотом противника не произошло ни одного крупного сражения. Они стояли на базе в Гельсингфорсе и редко выходили в море. Команды, деморализованные бездействием, подобно войскам армейского резерва, попали под влияние революционной пропаганды. Позднее Балтийский флот сыграл важную роль в драматических революционных событиях, и после падения демократического Временного правительства Керенского партия большевиков смогла захватить власть главным образом благодаря матросам этого флота.
Ситуация была совсем иной на наших эсминцах, легких крейсерах, подводных лодках и судах малого водоизмещения. Они постоянно вели активные действия в водах противника и удачной постановкой мин нанесли большой ущерб немецкому флоту. Германия вывозила всю железную руду из Швеции, и наши корабли создавали большие препятствия для ее транспортировки.
Мы в совершенстве освоили тактику минирования, в результате чего немецкий флот потерял немало кораблей как в своих, так и в наших водах. С нами успешно взаимодействовали британские подводные лодки, которым удалось уничтожить несколько больших вражеских кораблей.
Моряки на флотилиях наших эсминцев, подводных лодок и тральщиков, постоянно занятые в военных действиях и сидевшие без дела только зимой, когда лед препятствовал выходу в море, остались верными присяге до конца.
Хотя у нас имелись первоклассные современные военные корабли, часть которых была впервые оснащена трехствольными башнями, превосходство немецкого флота являлось настолько очевидным, что вступать с ними в серьезное сражение было бы крайним безрассудством.
Тем временем на наших сухопутных фронтах мы перешли к окопной войне. Везде чувствовался упадок духа. Да и вся страна порядком устала от напряжения, связанного с войной. Государственный механизм начал давать сбои. Поезда опаздывали, отмечался рост преступности и воровства. В промышленных районах проходили забастовки, ощущалось недовольство среди всех слоев населения, а революционные элементы старались использовать удобный момент с максимальной для себя выгодой; к этому они готовились со времени провала революции 1905 года. Между тем Государь возложил на себя обязанности Верховного Главнокомандующего наших армий.
Сосредоточение командования в руках одного человека значительно повлияло на наши военные успехи. Прекратилась бесконечная постыдная сдача одной укрепленной позиции за другой. Оборудование и снаряжение, нехватка которых была ранее так ощутительна, теперь в изобилии поступали через Архангельск из Америки и других союзных стран, а когда архангельская гавань замерзла, корабли стали приходить в Мурманск, ранее именовавшийся Романовском. Он расположен недалеко от границы с Норвегией и открыт для навигации даже в зимние месяцы, хотя и находится за Полярным кругом. Строительство железной дороги из Мурманска вглубь страны как раз подходило к концу.
Наконец-то у наших армий было все необходимое, и впервые после начала войны появилась даже надежда на ее победное завершение. Мы перехватили инициативу на различных участках германского фронта, что случалось и прежде в других точках нашей чрезмерно растянутой фронтовой линии. Полная реорганизация, перевооружение и перегруппировка проходили во всех частях наших вооруженных сил. Люди почувствовали оптимизм и уверенность в своих силах. Противник терпел неудачи. Наступление по всей линии фронта было запланировано на апрель 1917 года, и если бы не революция, то наши армии сумели бы прорвать германский фронт (что, собственно, уже и происходило на отдельных участках), и тогда бы нас ничто не могло остановить. В войсках царило воодушевление, рожденное уверенностью в победе. Это внезапное изменение ситуации в нашу пользу не ощущалось в тылу, где дела у правительства шли все хуже и хуже. Принятие Государем верховного главнокомандования приветствовалось солдатами - на фронте возродилась надежда. Но за ней крылся все возрастающий разлад.
Я часто имел возможность встречаться с Государем в его Ставке в Могилеве, поскольку состоял в его штабе. Он редко говорил со мной о войне и был заметно переутомлен. Те, кого он назначал на важные должности, за редким исключением, плохо соответствовали своим постам. Государь чувствовал, что может доверять лишь немногим из своего окружения. Министры то и дело менялись, что приводило к нестабильности и неопределенности.
В целом ситуация создавала ощущение, будто балансируешь на краю пропасти или стоишь среди трясины. Страна напоминала тонущий корабль с мятежным экипажем на борту. Государь отдавал приказы, а гражданские власти выполняли их несвоевременно или не давали им хода, а иногда и вовсе игнорировали их. Самое печальное, пока наши солдаты воевали, не жалея себя, люди в чиновничьих креслах, казалось, не пытались прекратить растущий беспорядок и предотвратить крах; между тем агенты революции использовали все средства для разжигания недовольства.
Наши румынские союзники потерпели серьезную неудачу, в результате чего на их участке фронта образовалась брешь. Мы отправили им на помощь несколько армейских соединений, которым удалось остановить натиск врага и спасти страну от полной оккупации. В конце 1916 года моя жена в последний раз ездила в Румынию с грузом продовольствия и медикаментов для армии и оставалась там до начала 1917 года.
Я имел хорошую возможность оценить ситуацию на наших фронтах, поскольку Государь часто посылал меня вручать награды в войсках. Солдаты действующей армии проявляли стоическое, близкое к фатализму, мужество, великую преданность своему Отечеству и Государю Императору и веру в победу. Ничего подобного, увы, не наблюдалось в войсках резерва: резервисты были заражены революционными идеями, зачастую даже непонятными этим простым крестьянам.
Страна была истощена и напоминала больной организм, легко подверженный любой инфекции. Поэтому поездки на фронт приносили мне облегчение.
В начале 1917 года я поехал в Мурманск, куда только что прибыли три военных корабля, купленные у японского правительства и ранее принадлежавшие нам. Они были захвачены японцами при взятии Порт-Артура и модернизированы. По прибытии я нашел корабли в превосходном состоянии.
Когда я поехал в Мурманск, новая железная дорога была только что построена. На строительстве работали немецкие и австрийские военнопленные. Я нашел, что они содержались очень неплохо, но из-за суровых климатических условий в этих северных районах смертность среди них была высокой.
Дорога проходила через бескрайние дремучие леса, переходящие в тундру. Эти огромные почти не населенные болота на севере Европы, несмотря на крайнюю унылость и безлюдность, имеют ту особую прелесть, какой природа наделяет иногда пустынные уголки земли, чтобы показать свое величие и размах. Беспредельность заполярных просторов проникнута каким-то странным очарованием, и чем ближе поезд подходил в норвежской границе, тем отчетливее выступала первобытная красота этих мест. Больше всего меня поразила угрюмость дикой северной природы, когда мы подъезжали к Норвегии и Баренцеву морю. Район Мурманска тогда еще только осваивался. Он расположен на скалистом побережье, которое омывается суровым и бурным морем, простирающимся далеко на север.
В этих северных пустынях проживают лопари, самый первобытный народ Европы, существующий исключительно за счет своих оленьих стад, единственного их богатства. К востоку от них живет множество первобытных кочевых народов, родственных эскимосам и американским индейцам и имеющих с ними много общего.
Мурманский порт расположен в очень удобном месте, а вдоль побережья есть еще несколько превосходных естественных гаваней.
В это время Даки еще находилась в Яссах в Румынии. Она вернулась в Петроград через Киев, и в начале февраля мы встретились в столице, где я принял командование Гвардейским экипажем.
Между тем беспорядки в тылу нарастали. В столице наблюдались перебои с продуктами питания, особенно с хлебом, но положение еще не стало критическим. Железная дорога работала плохо. Преступность и насилие росли с каждым днем, и банды хулиганов часто нападали даже на полицию. Правительство почти ничего не делало для прекращения беспорядка в Петрограде. В промышленных районах и фабричных городах проходили стачки и демонстрации рабочих. Дисциплина среди миллионного войска солдат запаса сильно пошатнулась. Поступали донесения о бунтах в казармах и нападениях на офицеров.
Трудно было избавиться от ощущения, что все здание истощенной Империи угрожающе покачнулось и крах неминуем. Если бы в то время были приняты энергичные меры, чтобы предупредить назревающую бурю, то все еще можно было спасти. Но ничего не предпринималось, и все, как будто намеренно, было оставлено на волю случая.
Во второй половине февраля толпа вышла из-под контроля и начались массовые убийства полицейских. В казармах солдаты запаса арестовывали или даже избивали офицеров. На улицах происходили вооруженные стычки между враждующими преступными шайками. Хулиганы и бандиты стали хозяевами положения.
События в тылу никак не повлияли на Гвардейский экипаж, и он сохранял верность мне, моим офицерам и армиям на фронте. Также надо сказать, что простонародье и мятежные солдаты столицы не были особенно враждебно настроены к Государю. Судя по их разговорам и публичным выступлениям, они требовали хлеба, мира, земли и прочих благ. При этом они не понимали многого из того, о чем сами же кричали на улицах и что слышали от агентов революции, а лишь подхватывали лозунги и повторяли их как попугаи. Народ, как таковой, оставался верным Государю, в отличие от людей в его окружении и министерствах. Что касается солдат столичного гарнизона, то они были обеспечены всем необходимым и почти ничего не делали.
Тем временем Государь по-прежнему оставался в Могилеве, отдавая приказы, которые иногда даже не доходили до исполнителей. Он, в частности, распорядился перебросить один гвардейский полк в столицу для наведения порядка, но депеша, отправленная командующему конной гвардией, была перехвачена, так и не достигнув адресата.
Надо отметить, что почву для революции подготовили именно те люди, которые были обязаны своим высоким положением Государю. Русский народ не виноват, он был обманут. Справедливо говорится, что „революции вынашиваются под цилиндрами", в головах образованной публики, „интеллигенции" из профессоров и социальных теоретиков.
Никто, кроме них, не хотел революции, и именно на них лежит вина за смерть Государя и за те муки, которые вот уже 21 год терпит Россия.
Командующие столичными частями находились в полной растерянности. Известие о мятеже на Балтийском флоте еще более усугубило положение. Люди жили в страхе за собственную жизнь.
Некоторые советовали Государю заключить сепаратный мир с Германией. Немцы делали пробные предложения на этот счет. Константинополь, объект наших исторических амбиций, и Дарданеллы могли бы стать нашими, однако Государь на все эти предложения неизменно отвечал, что останется верным делу войны и своему союзническому долгу, что он и делал до конца своей жизни.
Потом, когда произошла революция, наши бывшие союзники, ради которых мы стольким пожертвовали, с радостью приветствовали в своей либеральной печати „славную русскую революцию". А ведь война с немцами велась в защиту демократии во всем мире! И если это так, то миллионы людей, сражавшиеся за дело демократии в величайшей бойне за всю историю человечества, навеки запятнавшей всю западную цивилизацию, погибли напрасно.
Один из моих батальонов нес охрану императорской семьи в Царском Селе, но положение в столице стало чрезвычайно опасным, и я приказал ему вернуться в столицу. Это были чуть ли не единственные преданные войска, которым можно было доверить наведение порядка, если бы ситуация еще более ухудшилась. Государыня согласилась на эту вынужденную меру, и в Царское были отправлены другие войска, хорошо справлявшиеся со своими обязанностями.
Столичные военачальники отдавали противоречивые приказы. То они посылали солдат занимать какие-то улицы, то предпринимали еще что-нибудь столь же бесполезное, тогда как единственным верным шагом было бы передать всю полноту власти военным. Только это могло спасти положение. Одного-двух полков с фронта было бы достаточно, чтобы в несколько часов восстановить порядок.
В столице воцарились хаос, беззаконие и диктат толпы. Уличная стрельба не прекращалась ни днем, ни ночью, причем трудно было понять, кто с кем воюет. Петроград оказался в руках у враждующих преступных банд, которые бродили повсюду, грабя магазины и склады. По ночам они собирались вокруг костров на перекрестках, устанавливали свои пулеметы и развлекались тем, что орали, пели и стреляли в каждого, кто осмеливался показаться на пустынных улицах обреченного города. Вооруженные бандиты грабили винные погреба гостиниц и частных домов, и от них можно было ожидать все что угодно. Они еще больше обнаглели, когда поняли, что против мятежников не принимается никаких мер, и почувствовали власть в своих руках.
Как-то раз вооруженный сброд ворвался во двор моего дома, и главари потребовали встречи со мной. Я вышел к ним, приготовившись к худшему, но, к моему великому удивлению, они довольно вежливо попросили меня одолжить им автомобиль, чтобы ехать в Думу. Я согласился при условии, что они его не разобьют. После чего они закричали „Ура!" и попросили меня возглавить их компанию. Думаю, что в этой просьбе выразилась насущная потребность масс: они ощущали отсутствие руководства и были еще тогда достаточно безвредны.
Никто не знал, что стало с Государем и где он находится. Отсутствие кормчего у кормила власти или, по крайней мере, хоть какого-либо подобия руководства ощущалось всеми. Если бы в тот момент нашлась твердая рука, способная вести государственный корабль по заданному курсу, то даже мятежные солдаты и толпа двинулись бы вслед, куда бы их ни повели. Это были скорее овцы без пастыря, чем кровожадная волчья стая.
Именно это отсутствие политической воли и было потом использовано большевиками. Они установили руководство и курс, который привел страну к тирании и кровопролитию, не имеющим исторических параллелей.
Однажды ко мне пришел очень встревоженный офицер Гвардейского экипажа и сообщил, что мои матросы посадили под замок офицеров и в казармах назревают серьезные беспорядки. Я сразу поспешил туда, чтобы поговорить с матросами. Они были агрессивно настроены, и хотя мне удалось восстановить спокойствие, все это было крайне неприятно. Однако я убедился, что, несмотря на революцию и анархию, мои люди оставались преданными мне. Они сами вызвались по очереди охранять меня и мою семью, и несмотря на всеобщий хаос, нам никто не доставлял неприятностей. Каждый вечер ко мне заходили друзья, чтобы узнать, все ли в порядке, и обсудить положение. При этом они рисковали жизнью, так как по ночам без разбора стреляли в каждого, кто выходил на улицу.
Это было время самых невероятных слухов и полного отсутствия достоверной информации.
В последние дни февраля анархия в столице достигла таких масштабов, что правительство[65] обратилось к солдатам и командирам с воззванием, предлагая прийти к Думе и таким образом продемонстрировать лояльность. Этой мерой правительство предполагало хоть в какой-то степени восстановить порядок. Оно надеялось, что если бы удалось привлечь войска к исполнению экстренных мер в столице, то еще можно было бы вернуть жизнь в прежнее русло и покончить с разгулом преступности.
Между тем из Могилева не приходило никаких известий, только невероятные слухи. Никто точно не знал, где находится Государь, кроме того, что он с верными ему войсками пытался на своем поезде прорваться в Царское Село через кордоны мятежников.
Распоряжение правительства поставило меня в очень неловкое положение. Так как я командовал Гвардейским экипажем, входящим в состав столичного гарнизона, приказ правительства - последнего, хотя жалкого прибежища власти в Петрограде - распространялся на моих подчиненных, точно так же как на все другие войска, и, более того, он касался меня лично как командира.
Я должен был решить, следует ли мне подчиниться приказу правительства и привести моих матросов к Думе или же подать в отставку, бросив их на произвол судьбы в водовороте революции. До сих пор мне удавалось поддерживать дисциплину и верность долгу в Экипаже - единственном благонадежном подразделении столицы. Нелегко было уберечь их от революционной заразы. Если бы они в тот момент лишились командира, это лишь ухудшило бы ситуацию. Меня заботило только одно: любыми средствами, даже ценой собственной чести, способствовать восстановлению порядка в столице, сделать все возможное, чтобы Государь мог вернуться в столицу.
Правительство еще не стало откровенно революционным, хотя и склонялось к этому. Как я говорил, оно оставалось последней опорой среди всеобщего краха. Если бы Государь вернулся с верными ему войсками и был восстановлен порядок, то все можно было бы спасти. Надежда пока еще оставалась.
С такими мыслями я отправился в казармы Гвардейского экипажа, все еще надеясь, что мне не придется испить горькой чаши, однако когда я прибыл, то оказалось, что мне не нужно делать никакого выбора: гвардейцы сами хотели идти к Думе.
Итак, я направился к Думе во главе батальона Гвардейского экипажа. По пути нас обстреляли пехотинцы, и я пересел в автомобиль.
В Думе царило „вавилонское столпотворение". Солдаты в расстегнутых гимнастерках и в сдвинутых на затылок шапках старались перекричать друг друга. Депутаты до хрипоты надрывали голос. Творилось что-то невообразимое. Клубы табачного дыма наполняли воздух, пол усеян рваной бумагой - всюду была ужасная грязь. Прикладами винтовок солдаты с руганью загоняли офицеров на лестницы. Многих офицеров я хорошо знал... И все это происходило в резиденции либерального правительства. Либерализм и социализм выражали себя в полной анархии.
В этой тягостной атмосфере я провел остаток дня под охраной своих матросов. Поздно вечером ко мне в комнату зашел студент Горного института и сказал, что меня ждет машина и я могу ехать.
На обратном пути нас остановила вооруженная банда и потребовала сказать, кто мы такие. Студент крикнул: „Товарищи, мы студенты!", после чего нас пропустили. Некоторые здания были охвачены пожаром и освещали нам путь своим зловещим светом. По улицам бродил вооруженный, орущий сброд. Совсем рядом слышалась ружейная и пулеметная стрельба.
Волнения и беспорядки, не остановленные вовремя, перекинулись в Москву и другие города. Россия гибла прямо на наших глазах.
Приехав домой, я застал жену в состоянии крайней тревоги, она была очень обеспокоена моим долгим отсутствием, считая, что меня уже нет в живых.
Вскоре после этого трагического дня порядок был восстановлен и жизнь возвращалась в обычное русло. Столица пробуждалась от страшного кошмара. Весь этот печальный и опасный фарс, на мой взгляд, свидетельствовал о торжестве хаоса и беспочвенного утопизма. Я понял, что настал конец, что время решительных действий упущено и что страна стремительно погружается в анархию, кровопролитие и разруху во имя неких абстрактных идеалов.
3 марта 1917 года по старому стилю наступила внезапная развязка ужасной трагедии. Это была катастрофа.
В ночь на 3 марта Государь отрекся от престола от своего имени и от имени цесаревича Алексея. Великий князь Михаил отказался принять на себя управление страной. Вся власть перешла к правительству.
Это был самый печальный день в моей жизни. Будущее утратило всякий смысл. Если до сих пор оставалась еще какая-то надежда, то теперь суровая реальность предстала во всей своей безжизненной пустоте. Казалось, будто сама земля разверзлась под ногами. Все, ради чего мы работали, боролись и страдали, было напрасно.
Когда весть о катастрофе дошла до фронта, в нее поначалу отказывались верить. Войска были уверены в благополучном исходе войны. Наступление, назначенное на апрель, должно было окончиться долгожданной победой, выстраданной ими в суровые годы войны.
На фронте заподозрили измену. Многие закаленные бойцы плакали, узнав об отречении. Они не питали зла к Государю. Они поняли, что он был предан и покинут. Полки ждали приказа идти в столицу и расправиться с предателями, но ждали напрасно - приказа не поступило.
Как только я узнал о случившемся, то немедленно подал в отставку и с тяжелым сердцем пошел к гвардейцам. Я сказал, что в моем положении не могу больше руководить ими и призвал их оставаться преданными отечеству, сохранять дисциплину и подчиняться старшим по званию. Я добавил, что двадцать лет служил вместе с ними и что этот день был самым тяжелым в моей жизни.
Так же как у закаленных бойцов на фронте, у моих матросов на глазах появились слезы, когда они услышали об отречении Государя. Они бросились ко мне, подхватили на руки и, подняв к себе на плечи, кричали: „Мы всегда будем с вами!"
Занавес опустился. Все погрузилось во тьму. Не оставалось ничего другого, как испить горькую чашу жизни до конца в надежде, что после Голгофы настанет Воскресение.
Некоторые из Экипажа по-прежнему навещали меня и охраняли до тех пор, пока мы с семьей не уехали из столицы. Один из моих матросов, даже когда мы были в Финляндии, приносил нам продукты, вино, печенье и всевозможные деликатесы. Он судил о революции здравым умом человека из народа, говоря, что эта комедия плохо кончится.
Вот к чему привело учение о прогрессе и просвещении, о свободе и так называемом „согласии". Но этот до смешного невинный фарс не идет ни в какое сравнение с так называемым "социальным экспериментом" революции, стоившим России почти 50 миллионов человеческих жизней. Если бы эта жертва и вправду привела к марксистскому раю па земле и всеобщему благоденствию, и то эта цена была бы слишком высока, но она не дала ничего, кроме голода, не прекращающегося уже более двадцати лет, наихудшего вида тирании и полного отрицания всех естественных прав личности. Эта утопическая доктрина принесла больше страданий, кровопролития и лишений, чем самые беспощадные истребительные войны, которые велись когда-либо в истории самыми жестокими завоевателями.
В Пасхальную субботу ко мне пришла делегация моих матросов, они настоятельно просили меня присутствовать на Пасхальной службе. Мы тотчас же отправились в церковь Гвардейского экипажа, где мне отвели мое обычное место. Это была моя последняя Пасха на русской земле.
Мы оставались в столице до мая 1917 года. Хотя и был восстановлен некоторый порядок, это было всего лишь затишье перед бурей, собиравшейся над страной. Любопытно, что в течение мартовских волнений газ, вода и электричество ни разу не отключались. Воцарилось спокойствие, но оно было таким же обманчивым, как небо в азиатских морях перед тайфуном.
Мне стоило большого труда получить разрешение правительства на выезд с семьей в Финляндию. Мой отъезд был без лишнего шума подготовлен специально уполномоченным чиновником.
В июне 1917 года я с дочерьми отправился на поезде из Петербурга в Финляндию. Вслед за нами выехала Даки.
Так началось мое изгнание, которое продолжается уже двадцать второй год. Я покидал Россию. Впереди меня ожидало неизвестное будущее, а позади сгущались тени ночи. Но и посреди этой мглы светил луч надежды. Эта надежда все еще живет во мне и никогда меня не покинет.