Отправлено: 30.10.13 20:04. Заголовок: Из дневник а К.Р 188..

Из дневник а К.Р
1888 год
1888 г.
Среда. 3.
Большие маневры. Село Рождествено на Варшавском шоссе. 4 августа 1888. Пишу в палатке, после перехода верст без малого в тридцать. Дождь шелестит по парусине, ноги побаливают с ходьбы и все-таки я наслаждаюсь походной жизнью. Вчера, вымывшись в бане (Красносельской), писал дневник у себя в бараке, отбирал немногие вещи, взятые с собой на маневры, и читал "Воспоминания" Фета в "Русск. Вестнике". Жена приехала ко мне завтракать. Простился я с нею перед самым выступлением на большие маневры. В 1 ч. дня мы приняли знамя и пошли в Гатчину. Был теплый день, и мы шли в белом. Первый небольшой привал был на окраине военного поля там, где Балтийская железн. дорога пересекает Гатчинское шоссе (новое). За все лагерное время мне не удалось завести с моим любимцем Рябининым длинный разговор, и в первый раз вот тут, вчера на походе, я вступил с ним в долгую беседу. Заставил его рассказать про поступление на службу, про то, как его забрили, привезли в Петербург, определили к нам и ушли. Он рассказывал все подробно и откровенно. Мне не совсем приятно было снова увидать в нем значительное равнодушие ко всем и ко всему. Он даже не помнит, где и когда впервые увидел меня, и новоселье в казарме не осталось у него в памяти. С другой стороны, постоянная тоска по дому и родным в нем мне так понятна. Поступив на службу, он сперва очень сильно и долго скучал по своим, а когда в первый раз поехал в отпуск -- стосковался по роте. Но служба не представляется ему хорошею школой жизни, как многим другим солдатам. Я спросил его, обиделся ли он на меня, когда я за наказание перевел его в 5 роту, и он совершенно просто ответил отрицательно...

Четверг. 4.
Вернувшись с вечера в Гатчинском дворце на бивак, я спал всего только часа три: уже в 5 ч. вчера утром меня подняли, а в 6 полк выступил... День стоял не холодный, но серый и сырой, поминутно накрапывал дождь, а солнце лишь изредка, и то только из-за туч показывалось на короткое время и поддразнивало надеждой на хорошую погоду... Кроме моей роты в полку оказалось много отсталых, идти было жарко и трудно, у меня сильно разболелись ноги повыше колен. Тем не менее я бодрился, стараясь этим придать бодрости людям. На походе чувствуется, что между нами устанавливается своего рода товарищество -- все мы одинаково несем тот же труд и терпим ту же усталость. Последние три версты, от Большой Выры до бивака, показались мне очень тяжелыми.


Бивак у Гатчины. 7 августа.
Суббота. 6.
Вчера, когда я проснулся, в палатке было светло, солнце просвечивало сквозь парусинную пирамиду. Моя палатка издали совершенно похожа на огромную пасху... После обеда несколько человек наших офицеров пошли со мною, и я показывал им Гатчинский дворец... Вечером после ужина жгли впереди солдатских палаток большой костер, к которому моя рота натаскала в течение дня много хворосту. День прошел хоть и бессодержательно, но жизнь на биваке имеет свою особую прелесть, даже без всякого дела. Мой фельдфебель Шапошников захворал желудком, я было испугался, но доктор нас успокоил. Получил по полевой почте письмо от Фета, он хвалит последние мои стихи.


Красное Село. 9 августа.
Воскресенье. 7.
...В ночь на воскресенье я несколько раз просыпался от наводящего унынье шума дождевых капель о натянутую парусину палатки. Утро встало холодное и пасмурное. Мы с Божерянчиком собрали в роте людей, желающих идти к обедне, и повели в Гатчинский собор. Стоя в церкви с солдатами, я всегда молюсь усерднее. Много прочитал из "Идиота" Достоевского во французском переводе. Как ни тяжело это чтение, как ни мрачны картины, как ни растянуты описания каких-то страшных, болезненных людей с их безумными, удручающими разговорами -- Достоевский имеет надо мною чарующую власть: читаю, не могу оторваться и верю, что все это так, несмотря на всю необыкновенность, что это глубоко правдиво.
Под вечер пошли с Цицковичем и Робертом играть с солдатами в пятнашки, кошку и мышку. Бегали, как сумасшедшие, смеялись много, разгорячились, и я бы не мог провести время приятнее.

Понедельник. 8.
Вчера мы оставили бивак под Гатчиной в 8-м часу утра. Настал второй день маневров, не считая дневок... Наш батальон шел в атаку на финляндцев. Тут был Государь. Он подъехал ко мне, подал мне руку и поговорил со мною. В первый раз за мою службу была мне такая удача. Пробили отбой, и всех офицеров Государь пригласил завтракать в Высоцкое. Царский стол был накрыт в саду, подле училища, а всем остальным предложили завтрак на траве, покрытой скатертью и заставленной множеством блюд. Тут увидал я и Государыню, и жену, и Михен, и Эллу. Когда Государь сел за стол, все мы обступили многочисленные яства и, расположившись на траве, принялись утолять голод. Дяде Ники стало дурно, и он вышел из-за царского стола за кусты, где мы -- маленькие люди -- пили кофе и курили...


Павловск. 13 августа 1888.
Окончены летние скитания: я водворился дома, а батальон в Федоровском посаде. Три дня не записал ни единой строчки, не было ни охоты, ни времени.

Вторник. 9.
В последний день маневров я встал в 4 ч. утра; ногам показалось не так больно, и я вышел на линейку с целью идти на маневр, приказав тройке ехать позади батальона. Мне жаль было людей: усталых после долгих передвижений, наконец, посланных домой и рассчитывавших на отдых, их подняли в 3 ч. утра, чтобы опять тащиться в неизвестную даль. Я старался подбодрить их. Пройдя несколько шагов, я заметил, что больные ноги отказываются служить, и сел в тройку. Но ехать за батальоном мне было совестно, а идти невозможно; поэтому я счел за лучшее отпроситься, вернулся в барак и лег спать. Пусто и уныло казалось в лагере без полка. Надо было кое-что приготовить для людей 84-го года, которых увольняли в запас тотчас по окончании лагерного сбора... Я простился со всеми людьми 84 года. Сердце больно сжималось при расставании с ними: эти люди были только еще новобранцами, когда я поступил в полк без малого пять лет назад. Ни с кем из других солдат я не прослужил так долго. Некоторые из них прослезились, другие говорили, что никогда меня не забудут. Особенно грустно было прощаться с унт. офиц. Васильевым, с Ермаковым, с портным Прокофием Степановым, которого я неудачно учил грамоте, с татарином Калимулиным и барабанщиком Макаровым. Подарив каждому свой портрет в рамке и золотой, каждого перекрестив и трижды поцеловав, я покатил на тройке в Павловск...

10.
В среду минуло мне 30 лет. Я уже не юноша, а должен бы считать себя мужчиной. Жизнь моя и деятельность вполне определились. Для других -- я военный, ротный командир, в близком будущем полковник, а так лет через 5--б -- командир полка и, как мне хотелось бы, Тифлисского, моего, на Кавказе. Для себя же -- я поэт. Вот мое истинное призвание. Невольно задаю я себе вопрос: что же выражают мои стихи, какую мысль? И я принужден сам себе ответить, что в них гораздо больше чувства, чем мысли. Ничего нового я в них не высказал, глубоких мыслей в них не найти и вряд ли скажу я когда-нибудь что-либо более значительное. Сам я себя считаю даровитым и многого жду от себя, но кажется, это только самолюбие и я сойду в могилу заурядным стихотворцем. Ради своего рождения и положения я пользуюсь известностью, вниманием, даже расположением к моей Музе. Но великие поэты редко бывают ценимы современниками. Я не великий поэт и никогда великим не буду, как мне этого ни хочется.
В день моего рождения никакого приема не было... Ходил с женой к обедне. День прошел незаметно. Отвечал на 55 поздравительных телеграмм, читал и окончил "Воспоминания" Фета в "Русск. вестнике"...
Нога все еще болела, да и теперь болит.


Павловск. Успение Пресв.

Богородицы.
Воскресенье. 14.
Как трудно приучиться к точности и порядку! Вот уже мне 30 лет, а я все не могу привыкнуть вставать по утрам в один и тот же час. Сегодня разбудили меня около 8, а встал я через час. Вчера я еще до обедни успел и журнал записать и почитать немного с сигарой во рту. Какой я лакомка! Весь Успенский пост я хоть и пил чай по утрам, а все мечтал о мясоеде. Когда снова можно будет пить кофе, закусывая сдобными булками. Это угощение для меня самое лакомое, и в посту я часто не мог устоять перед искушением, и на маневре, да и здесь ел булки. -- За обедней я молился усердно...

Понедельник. 15.
Хоть я и сказал, что вдохновение меня покидает, однако в тот же вечер, взявшись докончить начатое стихотворение, переделал его и окончил. Четырехстопный анапест и одни женские рифмы -- это напоминает Фета. Не впадаю ли я в невольное подражание? Впрочем, от других я никогда не слыхал, чтобы мои стихи походили на стихотворения Фета; один Буренин в критике моей книги сказал это, да и то в такое время, когда я не помышлял об этом. А теперь, зачитываясь Фетом и увлекаясь им, легко нехотя впасть в подражание. Вот мои вчерашние стихи:

Утомленный дневной суетою безумной,
К вам, о светочи неба, подъемлю я очи.
Здесь внизу на земле и тревожно и шумно --
Безмятежно и тихо в безмолвии ночи.

Как вы кротко царите в торжественном блеске,
Бестелесною вечно сияя красою!
Наша ложь, наша злоба в неистовом плеске
Никогда не коснутся вас мутной волною.

И чем выше вы, звезды, и чем недоступней,
Тем отрадней следить нам плененным вас взором.
Чем мрачней, чем ничтожней мы и преступней --
Тем светлей вы и чище нетленным убором.

Узор звезд, бестелесный, нетленный -- все это выражения, украденные из Фета; но мне кажется, это выражает мою мысль и здесь у места...


18 августа.
Среда. 17.
Вчера было у меня много отрадных впечатлений. Вздумал вдвоем с Иоанчиком съездить в Федоровское. Эта мысль пришла мне раньше, я лелеял ее как заветную мечту и сообщил жене. Показать роте своего первенца одного, без няни, казалось мне чем-то таким радостным. В 10 ч. ...мы сели в тройку и покатили. Иоанчику не хотелось оставаться на сиденье подле меня, он просился ко мне, и я должен был взять его к себе на колени. Он пока еще говорит только: "Папа, Мама, Вава" и изредка "дядя", когда видит Митю. На все же остальное у него всего одно слово, что-то среднее между Гага и Кеке; этим обозначается все, что угодно. Удовольствие он выражает как-то цокая языком -ц- и при этом так прелестно лукаво улыбается, что нельзя его не расцеловать. Итак, мы едем. Вот и Федоровское. Я здороваюсь направо и налево со встречными людьми, а маленький вместо поклона приподнимает ручку к шляпе... Идем на правый фланг, в конец деревни. Там перед своей избой стоит Рябинин; я заговариваю с ним о вольных работах и забываю Иоанчика. Вдруг маленький протягивает ручку и что-то старается сказать Рябинину. Это значило: "Подойди сюда и поцелуй мне ручку". Тот подошел к коляске, скинул фуражку, взял маленького за руку и поцеловал ее. Я глубоко умилялся. Надо же было ему потянуться именно к любимому моему солдату. Пока я заходил в некоторые избы, чтобы взглянуть, как расположились люди, маленький оставался на руках то у Цыца, то Рихтера, то у фельдфебеля, и все удивлялись тому, что он такой смирный, приветливый и не плачет.
Другое хорошее впечатление нашел я в "Соборянах" Лескова, а третье в его "Запечатленном Ангеле", которого читал Оле вслух...


19 августа.
Четверг. 18.
Стоят чудные жаркие дни -- август вознаградил нас за неприветливое лето. Мне все жалко, что времени так мало и 24-х часов не довольно для суток, чтобы успеть исполнить все, что хотелось бы.
В Федоровском я побывал вчерашним утром. Как я туда приеду, сейчас соберутся и окружат меня живущие там офицеры; это весьма приятно: им скучно и кто бы ни появился, они всякому рады. Но мне было бы гораздо приятнее, если бы меня оставили в покое и дали бы говорить с солдатами. Один Божерянчик понимает это; с ним мы одни можем беседовать с людьми, и они не стесняются нас, как других офицеров. Но Божерянчик теперь в отпуску и еще несколько дней проживет у своих в деревне. -- Написал длинные письма Чайковскому и Фету. Упражнений не успел играть вчера, а следовало бы этим заниматься ежедневно, так как в феврале или марте мы с Еленой предполагаем устроить новый концерт и исполнить "Реквием" Моцарта; а кроме того, я хотел играть с оркестром концерт Моцарта и играть наизусть. Для этого надо много поработать...


Павловск. 22 августа.
Воскресенье. 21.
...И вчера не читал ничего, кроме "Соборян". Это чтение мне как нельзя более по душе. На других языках я не знаю ни одной книги, в которой бы, как во многих русских, было заключено столько непринужденного, веселого смеха сквозь такие горькие и искренние слезы. Рассказ об этих простых, грубых, неученых, невоспитанных, а часто даже слабоумных людях возвышает и умиляет душу, трогает и "с жизнью мирит".

Понедельник. 22.
...Приходил старик слепец и пел мне с Митей про Алексея Божия Человека. Я никогда не видал калик перехожих и слушал с восторгом. ...Замечаю, что за последнее время пишу дневник очень бестолково.


Павловск. 24 августа.
Вторник. 23.
...В 5-м часу распростился со своими и на весь вечер и всю ночь уехал в Федоровское. -- Конечно, мне не удалось остаться без посторонних со своею ротою: прибежали офицеры -- Рихтер и Фуфаевский. Пошел с ними гулять на кладбище; потом сели обедать во "дворце". Пришли мои песенники. Мы слушали их до 9 ч. На песни собрались крестьяне и бабы, была и пляска. Сыграли зорю, прочитали молитву. К этому времени уже совсем стемнело и небо загорелось звездами. Я простился с офицерами под предлогом, что надо лечь спать пораньше, и побрел вдоль темной улицы ко дворцу. У крайней хаты стоял подворот Рябинин, и я с ним заговорил. Может быть, в последний раз беседовали мы с ним так свободно, я (?) ротным командиром, а он моим взводным. Говорили мы про звезды; я объяснил ему многое, чего он не знал. Потом разговаривал и с Шапошниковым...


27 августа.
Пятница. 26.
В 11 поехал в город. Взял с собою "Русскую старину" в дорогу и читал воспоминания художника Репина о Крамском. Насколько мне известно, Репин принадлежит к художникам отрицательного направления, школы Стасова. У меня мысли путаются, когда я читаю их доводы: они бранят академию и не признают классиков, а стремятся к реализму. Но по-моему, и академия права с древними идеалами; правы и реалисты; лишь бы в произведениях искусства была красота с художественной правдой...


Усекновение гл. Иоанна Пр.
Воскресение. 28.
Живется так счастливо и безмятежно, и сознавая это, я ценю такое довольство. Ложась спать, радуешься при мысли о завтрашнем дне, а встав поутру, начинаешь новый день опять же с радостью. Комната моя имеет для меня большую прелесть своим убранством, удобством и уютностью. Вчера, молясь Богу в церкви, особенно глубоко чувствовал обаяние теперешней жизни; с умилением вслушивался в богослужение; каждое его слово проникало глубоко в сердце. Давно забыл я так горячо молиться и вот снова вспоминаю. Откуда такое безоблачное настроение? Причин не подыщу. Наступит зима с тревогой и суетой, и оно исчезает, как и солнце, и тепло, и зелень, и цветы. Теперь еще, когда выглянешь в окно, вид зеленых лип с их свежею, пронизанной солнечным светом листвою так приветливо радует...

Вторник. 30.
...Я так счастлив: в полковники меня не произвели и я остался по-старому ротным командиром.
Был у меня К. Н. Бестужев-Рюмин. Что за наслаждение с ним говорить!


Павловск. 2 сентября
Четверг. 1.
Начал новое стихотворение в pendent к "Умер бедняк". Мысль пришла вчера утром... По дороге в Павловск и начал сочинять стихи "Уволен". Весь вечер просидел над 20 первыми строчками.


Павловск. 3 сентября.
Пятница. 2.
Живу теперь новой работой -- стихотворением "Уволен" и им поглощено все мое внимание. Вчера прибавил только восемь, нет, двенадцать строчек, так что всего теперь 32. Еще два раза столько же, то будет не короче "Умер". Мне так трудно придумать, что описывать стихами, но зато, когда найду что, то пишу с увлечением. Но и тут не обходится без настойчивого труда... Я хочу рассказать, как солдат, уволенный в запас армии, возвращается домой. Там, должно быть, ждут его мать, жена и сынишка. Вот уже недалеко, он видит знакомые предметы; и вспоминается ему, как 5 лет назад на этом же месте он прощался со своими, когда его забрали в солдаты. Вся служба в столице проносится в его памяти. Как было трудно сначала, как все казалось незнакомо и непривычно; но мало-помалу он освоился с новым положением и даже привязался к роте, к товарищам, к начальству. Ему везло по службе, попал он и во взводные, его отличали. Но несмотря ни на какие удачи, мысль о возвращении домой никогда его не покидала и поддерживала в нем бодрость духа. Казалось, конца не будет этим пяти годам; а когда настал желанный день увольнения, эти пять лет ему показались одним днем. И вот он подходит к родному селению, вот и их хата. Но как она изменилась, крыша сгнила, дом так перекосило, что одним боком он врос в землю, ворота поломаны, а внутри -- никого. Он думает, что, может быть, родные ушли куда-нибудь в поле, на работу, и идет на погост поклониться могиле отца. И вот он скоро находит ее в углу под черемухой и узнает ее под снегом. Но рядом еще две могилы, одна такая же, как и отцовская, а другая поменьше. И вдруг он догадывается о горькой правде. -- Вот тут-то я не знаю, как кончить. Надо, чтобы, не взирая на такое грустное содержание, этот рассказ оставлял кроткое, а не безотрадное впечатление.
Вчера вечером я слушал 4-ю симфонию Чайковского в вокзале, она мне понравилась, хоть мы и сидели около медных труб, мешавших цельности впечатления.
Дома до ночи сочинял.


Павловск. 4 сентября, утром.
Суббота. 3.
...Рябинин просился в отпуск: у него дома брат поссорился с отцом и предстоит дележ. Велел написать рапорт об исходатайствовании отпуска. Только жаль мне, что не буду я видеть Рябинина в деревне...
Утром в женины именины.
Скоро жена войдет... Я уже расставил там подарки на маленьком столике: ...тут и маленькая брошка в виде черепахи с большим рубином, испещренным золотом в спине, портреты детей в складной рамке on lisegot d'or с камнями, стойка для пера, тоже en lisegot d'or, флакон из сердолика от Фаберже, другие портретики детей, одни головки в маленькой кожаной рамочке, наконец, сапфиры Фаины Гримменштейн, полученные ею от императора Николая. -- Стихи подвинулись вчера только на четыре строки, вечером просидел более часа, придумывая, как бы рассказать про жизнь солдата в казарме, поярче выставить ее хорошие качества, и ничего не мог сочинить...


9 сентября, 5 ч. вечера.
Четверг. 8.
Я все еще как бы в чаду со вчерашнего вечера. Ночь навеяла новое стихотворение -- "Месяц" в pendent к "Звездам". Оно уже кончено, но я так рассеян и до того не в состоянии сосредоточиться, что даже за самого себя совестно. Но пусть и голова болит, пусть не спится -- лишь бы осеняло меня вдохновение. Оно утомляет нравственно; но разве не стоит испытать этой маленькой неприятности за такое счастье...


Днем 10 сентября. Павловск.
Пятница. 9.
...Я очень рассеян и должен сделать над собою усилие, чтобы участливее относиться к жизненным мелочам и заботам. Теперь дошел я до самого трудного места всего рассказа ("Уволен", стихи. -- Э. М.), до развязки. Боюсь печальным концом произвесть слишком безотрадное впечатление, закончить его какой-нибудь примиряющею и утешительною подробностью. Думаю сказать, что раздается благовест, солнце садится, вечереет; в этом есть что-то тихое, успокаивающее.
...Я сочинил еще 24 строки рассказа об уволенном солдате. Иногда меня берет сомнение, и это стихотворение кажется никуда не годным; не впадаю ли я в сентиментальность, не выйдет ли у меня игрушечный, пасторальный солдатик? Страшно! Я придаю этим стихам немалое значение -- и вдруг трудился напрасно. Положим, главный труд -- отделка предстоит еще впереди, когда все будет окончено вчерне. Теперь примусь за окончание. Дай, Бог, помощи. До сих пор, кажется, почти ведь гладко, стих плавный, певучий.


Павловск. 11 сентября,

утром.
Суббота. 10.
...Теперь предстоит прочесть это стихотворение "Уволен" Палтолику, который о нем не знает. Я боюсь его, боюсь и Гончарова, и Страхова, но стихи обязательно должны пройти их обсуждение. Вчера утром внимательно, но недолго помолился Богу; накануне строфы удались хорошо и ум был спокоен... Только в совершенно спокойном настроении могу я хорошо молиться. Писание стихов приводит меня в волнение, так что, когда найдет вдохновение, я не способен молиться. Самое вдохновение не есть ли возвышение души, равносильное молитве?

Воскресенье. 11.
...Были в Петербурге в "Жизни за царя"... Жена не могла еще ехать: простуда не прошла. Музыку Глинки всегда приятно слушать; даже сквозь дурное исполнение можно прослушать ее прелесть.


Павловск. 19 сентября.
Воскресенье. 18.
...Продолжал списывать стихи 86-го года. Как просматриваю свои произведения, меня берет сомнение: ничего-то дельного не написано, хотя стихов немало. Надо снова взяться за крупную работу; но что писать? Хотелось бы выбрать что-нибудь из русской истории, да не подберу ничего.


20 сентября.
Понедельник. 19.
Вчера много успел сделать. Очень усердно упражнялся на фортепиано. Почти всю первую часть Д-мольного концерта Моцарта и каденцу Рейнеке знаю наизусть и с замиранием сердца вижу себя в большой зале перед множеством гостей и слышу оркестр; вот приходит мое время вступать, оркестр умолкает, и я начинаю. Ух, как страшно!

Вторник. 20.
...Снова играл на фортепиано. Музыка Моцарта легко запоминается наизусть; каденцу Рейнеке, как произведение новейшее, заучить труднее.

Среда. 21.
Вчера погода стояла чудесная. Ходил к людям в поле и в ожидании фельдфебеля копал с ними картошку... Вечер просидел дома. Переписывал, читал биографию и стихотворения Никитина. Никакого сравнения нет с современными стихотворениями Надсона, Мережковского, Фофанова и компании: в них ни мысли, ни чувства, ни красоты, тогда как все это есть у Никитина, хоть и был он простой мужик.


27 сентября.
Понедельник. 26.
...Я очень почитаю Иоанна Богослова -- 30 лет назад меня в этот день крестили...

Вторник. 27.
...Я позавтракал второпях один и поехал в Федоровское, где рота уже устроилась у ротного двора в ожидании меня в мундирах и скатках. Я благодарил людей за летнее время, протекшее так благополучно, безо всяких неприятностей. Мы пошли к церкви, где я заказал молебен... Вошли в церковь, и началось торопливое, довольно нескладное богослужение, крестьянские певчие долго и неверно пели какие-то незнакомые молитвы, молодой суетливый священник читал скоро и невнятно, захлебываясь и путаясь. Все это мешало мне молиться как бы следовало, к тому водосвятие, на которое я не рассчитывал, заставляло бояться, что мы опоздаем на поезд. Молебен кончился, батюшка сказал солдатам краткое, но милое слово, благодаря их за благополучный постой, за помощь, в которой они не отказывали крестьянам, и увещевая с усердием приступить к зимней службе в городе. Вышли из церкви... были на вокзале за полчаса до отхода трехчасового поезда. Я шел рядом с Романовым, который теперь взводный 1-й взвода. -- На Петербургском вокзале встретил нас Цицович. В казармах грязь и беспорядок...


Мраморный. 6 октября.
Ответ Гончарова приводит меня в уныние: 10 дней, потраченных на стихотворение "Уволен", пропали даром. Я не умел стать в положение описанных лиц, психологический анализ отсутствует, потрясающие движения души не уловлены. Что же делать, когда не могу создать драму. Неужели же я никогда не смогу этого. Может быть, я рожден лириком, а во что бы ни стало хочу попасть в драматурги. Гончаров очень похвалил замеченные им в той же тетради неоконченные черновые наброски "Пигмалиона"...
Должен еще сознаться в чем-то, что заставляет меня стыдиться и краснеть и чего я ни за что бы не высказал на словах: я не дорос до Шекспира; мне просто скучно читать его. Вот два дня подряд читаю "Отелло", и хоть от некоторых мест волосы дыбом становятся, а в общем -- скучно. Местами мне даже просто не нравятся иные выражения. И мне совестно, ибо в этом доказательство моей недоразвитости. Положим, я не все совершенно понимаю, а читать со словарем -- лень.


Воскресенье, перед обедней.
Суббота. 8.
...Должен был вернуться из отпуска мой взводный Рябинин, я с нетерпением ждал его и радовался встрече. Из собрания заехал в роту, но он еще не приехал. Как состоящий на 4-летних правах, он подлежит увольнению в запас, и я беру его в число своей прислуги, заранее радуясь этому; но к этой радости примешивается и беспокойство: будут ли им довольны, окажется ли он хорошим человеком. Мне так часто не везет на любимцев, и они не оправдывают моего доверия...


10 октября, утром.
Воскресенье. 9.
...Вчера утром, приехав в роту, к большой своей радости увидел в покое 1-го взвода Рябинина. Подписав бумаги, вызвал в коридор и довольно долго разговаривал. Ему удалось если не примирить семью окончательно, то поуспокоить родных и уговорить не разделяться и не покидать пьяницу отца...


11 октября, перед завтраком.
Понедельник. 10.
...Послал Гончарову тетрадь стихов, готовых для печати.


15 октября.
Пятница. 14.
...Моему авторскому самолюбию опять был нанесен Удар И. А. Гончаровым. Но как не быть благодарным ему за строгое отношение к моему поэтическому росту. Он нашел, что в моих стихах, заготовленных для нового сборника, есть несколько стихотворений, где выражено одно чувство, но нет мысли... Нельзя же всюду вкладывать глубокую мысль, можно же выражать и одно ощущение или впечатление. Но я опять начинаю сомневаться в своих силах...


Петербург, воскресенье,

16 октября.
После письма Гончарова, мне кажется, что для меня наступила новая эпоха: он находит, что советников мне более не надо, что я уже твердо стою на ногах и пора самому взвешивать, что надо и чего не надо писать.

Суббота. 15.
Вчера я в роте простился с Рябининым, простился, как с солдатом и взял его к себе, в число своей прислуги. Он пришел в Мраморный, я свел его на детскую. На него будут шить придворное платье.


19 октября.
Бог спас Государя от страшной опасности: на Курско-Харьковско-Азовской ж. д. второй паровоз и четыре вагона сошли с рельсов. Столовый вагон, в котором в это время завтракал Государь со своей семьей, разбит совершенно, но все остались каким-то чудом невредимы. Военный министр Черевин и Шереметев слегка ранены, из остальных сопровождавших 21 человек убит и 37 ранено. Все произошло, говорят, из-за лопнувшего рельса. Вчера утром в прибавлениях к "Правит. Вестн." появилась телеграмма с этим известием, но про убитых и раненых ничего не было сказано... Страшно становится, когда подумаешь, что Государь, Государыня и все их дети могли погибнуть, и престол перешел бы к маленькому Кириллу, так как Владимир, женатый на лютеранке, не может царствовать.


20 октября
Среда. 19.
Видели "Псковитянку" Мея. Драма мне очень понравилась. Смертельно хотелось бы и мне написать драму в стихах, из русской истории, и видеть на сцене.


21 октября, 8-й час утра.
Четверг. 20.
...Был у меня Павловского полка капитан Бутовский и принес свою книгу: "Способы обучения и воспитания солдата". Ч. 2. Первую часть я уже читал, а с автором говорить не случалось, и я рад был с ним познакомиться.


Петербург. 22 октября, утром.
Пятница. 21.
Вчера много нас ездило в Гатчину встречать Государя... Да, это было чудо из чудес. Мы слышали бесчисленные рассказы об этом крушении и от самого Государя и от всех бывших с ним. Они в один голос говорят, что как бы воскресли из мертвых, и вступили в новую жизнь. Словно с войны возвращались они с перевязанными руками, головами... Государь до сих пор кажется чрезвычайно взволнован, удручен и грустен. И Он, и все его спутники ни о чем другом, как о крушении, не говорили.