Отправлено: 01.10.10 11:52. Заголовок: Из воспоминаний граф..

Из воспоминаний графа Лорис-Меликова

Княгиня Юрьевская

«В Петербурге, — размышлял печальный Лорис, вскрывая конверт с парижским штемпелем и заранее предвидя содержание, — даже наипустейшие люди вынуждены заниматься делом; если не делом, так видимостью его — суетливым броуновским движением с озабоченным видом и болтовней о грядущем процветании отечества, которое вот-вот проистечет из их беготни по кабинетам и гостиным. За границею дела нет никакого и нет необходимости изображать его, и люди пустейшие исполняют свою прямую обязанность сотрясать воздух глупостью и злобой без оглядки на общественное мнение. Они сами здесь общественное мнение — а посему за пределами отечества как нигде цветут и мгновенно плодоносят интриги и сплетни».
Так оно и есть: в анонимном письме сообщалось, что в Ниццу в сопровождении нового своего любовника прибывает царская блудница княгиня Юрьевская. К сему прилагались еще французские стишки — скабрезные и несмешные, уж больно дурного, любительского качества. Ничего нового — два таких же анонимных письма со штемпелем местной почты валялись, смятые, в мусорной корзине. Экая мерзость! Но самое обидное — все это правда... Эта глупая баба не ведает, что творит. Опять придется объяснять, читать нотации. Михаил Тариелович одолел брезгливость, достал из корзины подметные письма, разгладил и закрыл журналом — чтоб не лезли в глаза.
Южное февральское утро, и дыхание дается еще легко, почти свободно, кашель отступил до вечерней росы, а усталость, смертельная усталость, будто в гору отволок Сизифов тяжкий камень, сдавила плечи и грудь.
Екатерина Михайловна, княгиня Юрьевская, урожденная княжна Долгорукая, на правах дружбы, скрепленной словом покойного императора, явилась без предупреждения. Женщина, что называется, комплектная, она произвела немало шума своим вторжением в тихую, полусонную веранду дома на площади Гримальди. И тотчас же защебетала о драконовских ценах в Париже, о болезни старшей дочери, о том, какую шикарную виллу она сняла в Ницце до середины апреля. Хвасталась новыми серьгами из аметиста, тут же, без перехода:
— А Жоржа я с учителями оставила в Париже, там ему будет лучше... Вера Игнатьевна купила новую карету... А у вас, говорят, апельсины подешевели...
И голова пошла кругом от словесного водопада. Едва паузы дождался.
— Екатерина Михайловна, обстоятельства вынуждают меня высказать вам вещи весьма неприятные. Но дело касается как вашей собственной репутации, так и всех людей, связанных с вами дружбой. Вся русская колония в Ницце вот уж две недели судачит о вашей непозволительной близости с доктором Любимовым. Ваше поведение почитается здесь крайне неприличным. Я тоже считаю, что вдова российского императора не должна столь демонстративно разъезжать повсюду в сопровождении любовника.
— Да откуда вы взяли?
— Вот, полюбуйтесь. — И отдал письма, полученные сегодня из Парижа, а вчера и позавчера по местной почте.
Юрьевская, прочитав, покраснела как рак, долго ловила ртом воздух — ей нечего было сказать в оправдание. Наконец набралась отваги и, как все внезапно уличенные, жалко и неубедительно залепетала:
— Это... это клевета! Это происки завистников. Доктор Любимов — мой преданный друг, он столько для меня сделал... И мы, и я... Я не намерена обращать внимание на все эти толки! И почему я не имею права ездить куда хочу в сопровождении моего лечащего врача? В Биаррице прошлым летом отдыхал Сергей Петрович Боткин, наш старый друг, он обедал у меня, он очень высоко ставит медицинский талант Ивана Петровича и может в любую минуту засвидетельствовать вам, как безупречно доктор Любимов пользовал меня... — Осеклась, поймав себя на двусмысленности, — как он справился с моими неврозами.
Николаю Андреевичу Белоголовому Боткин ясно свидетельствовал, что доктор Любимов — шарлатан и проныра и с помощью княгини ловко обустраивает свои делишки. В подтверждение характеристики Сергея Петровича и племянник Лорис-Меликова, проходящий стажировку в Париже, писал, что в медицинских кругах столицы ходит упорный слух, будто Юрьевская с помощью самого Шарко исхлопотала для Любимова французский диплом без всяких экзаменов. Иностранный врач не имел во Франции права на практику без такового диплома. Михаил Тариелович горько посетовал тогда, что декаденция и разврат во Франции проникли не только в общество и в административную машину, но даже в науку.
Ничего этого он говорить княгине не стал.
— Не о Любимове речь. О нас с вами. Как вы не понимаете, Екатерина Михайловна, что наше положение — особое. Мы опальные, и каждый шаг — и мой, и ваш мгновенно становится известен в Зимнем дворце. В приукрашенном, ясное дело, свете. И отнюдь не розовых тонов.
— Мне плевать, что там обо мне будут сплетничать во дворце.
— Мне тоже. Но у меня есть дети. Как и у вас. И они очень зависимы от родительской репутации. Подумайте хоть о них.
О Господи! Приходится объяснять такие простые истины. И все равно ведь ничего не поймет.
— Мои дети — дети императора Александра Николаевича. Их не должны касаться ничьи отношения ко мне.
Не поняла!
— Все же обязан вам сказать, княгиня, что ваши поступки, — чуть не сорвалось: «подвиги», — крайне огорчают меня. Во всяком случае, я бы не хотел принимать в своем доме вашего преданного друга доктора Любимова.
Так он завершил этот тягостный разговор. Хотелось бы и перед самою княгинею запереть дверь — все эти подвиги Юрьевской компрометировали и его, но...