Отправлено: 14.02.11 11:36. Заголовок: До лета 1917 г. жизн..

До лета 1917 г. жизнь в Гатчине шла по заведенному еще до революции порядку. Великий князь с женой совершали верховые прогулки по парку, приглашали гостей, устраивали пикники на природе.
Известно, что тайная офицерская организация предлагала великому князю хорошо продуманный план побега за границу. Но Михаил ответил:

— Я не хочу бежать из своей страны.

21 августа великий князь был заключен под домашний арест. В дни корниловского восстания его с женой и детьми вывезли в Петроград и неделю продержали под стражей. Вскоре после возвращения в Гатчину неожиданно было доставлено письмо от Керенского, разрешающее Михаилу со всем семейством выезд в Крым.
Однако они медлили с отъездом. Может быть, Наталье Сергеевне жалко было оставлять на произвол судьбы дом, имущество? Ее роскошные драгоценности хранились в банковском сейфе, реквизированном Временным правительством. В холодный октябрьский день Брасова решилась на опасную авантюру: она попросила разрешения на поездку в Петроград, в банк, под предлогом проверить наличие находившихся в сейфе имущественных документов. И хотя банковский чиновник неотступно находился рядом с ней, ловкая женщина умудрилась незаметно спрятать в муфту и вынести самые ценные свои украшения.
Теперь можно было готовиться к отъезду в Крым, но захват власти большевиками спутал все карты. Михаила раз за разом вызывали в столицу на допросы к комиссару Петроградского Совета Урицкому. Он приезжал посеревший от боли: на нервной почве обострилась давняя болезнь — язва желудка.
А в начале марта великий князь не вернулся: В Смольном ему дали полчаса на сборы, чтобы ехать в ссылку на Урал, в город Пермь, в сопровождении своего верного секретаря Н. Н. Джонсона. Семья, сказали Михаилу, может следовать за ним, когда пожелает.
Наталья Сергеевна выехала не сразу. Целый месяц ушел на то, чтобы организовать отправку из России в Данию маленького Георгия под видом сына уезжавшей с ним гувернантки. Его согласилось принять датское королевское семейство — родственники императрицы Марии Федоровны (ни разу, кстати, не видавшей внука). Дальнейшие события показали, что Брасова поступила мудро: оставаться в России мальчику с царской кровью было крайне опасно.
В разлуке с женой великий князь тосковал, почти каждый день писал письма “обожаемой Наташечке”. Просил привезти ее фотографии и прислал свою, сделанную на Сенном рынке в Перми, — с бородой (не брился со дня отъезда из Гатчины).
Отбыв наконец в Пермь, Наталья Сергеевна оставалась там недолго. Уехала обратно, беспокоясь о судьбе оставленной в Гатчине Таты. Уже был взят билет и сложен чемодан для новой поездки к мужу, когда принесли телеграмму от “верных людей” из Перми: 30 июня (по старому стилю) великий князь и его секретарь Джонсон бесследно исчезли.
Брасова рванулась в Петроград, пробилась в кабинет Урицкого. Закатила ему истерику, требуя сведений о муже. Ей объявили, что в ЧК никто не знает ничего определенного. На всякий случай бушевавшую посетительницу арестовали. Ей вменялось в вину... участие в исчезновении мужа!
В тюрьме Наталью Сергеевну продержали десять месяцев. Хитростью ей удалось добиться перевода в тюремную больницу: надзирателям надоели громкие жалобы арестантки на боль в груди и ее притворный надсадный кашель. Из больницы однажды ночью она умудрилась бежать на волю.
В одежде сестры милосердия Брасова добралась из Петрограда в Киев, а затем в Одессу. Чудом ей удалось провезти свои драгоценности, искусно запрятанные в самые невинные на вид вещи. В жалком обмылке, например, были замурованы ее знаменитые серьги из жемчужин величиной с орех.
На английском судне “Нереида” Наталья Сергеевна вместе с дочерью отплыла из Одессы в Константинополь. Здесь собралось множество беженцев из России. Каждого встречного Брасова одолевала расспросами о Михаиле. Добрых вестей никто сообщить не мог, а плохим она не верила. Рвалась в Англию, где в их доме жила экономка миссис Джонсон, мать секретаря великого князя. Надеялась, что найдет там весточку от мужа.
И все же она оставалась верна себе: добравшись по пути в Лондон до Парижа, накупила “в утешение” массу новых платьев, шляп и щеголяла перед встреченными там знакомыми. В Париже также никто ничего не знал о Михаиле. Приехав в Англию, Наталья Сергеевна и приехавший к ней из Дании сын каждый день ждали известия о том, что великий князь жив. Но оно не пришло никогда...

С 1926 года Наталья Сергеевна обосновалась во Франции: здесь жизнь была дешевле. Денег становилось все меньше, пришлось расстаться с домом в Англии, драгоценности таяли с каждым днем. В первые годы эмиграции Брасова не заботилась об экономии, 6ыла уверена в скором возвращении на родину, в прежнюю жизнь. Много средств поглотили приемы, которые она устраивала регулярно, наслаждаясь ролью королевы своего маленького двора, щедро кормила и поила совершенно чужих людей, забывавших о ней на следующий же день. В Париже ей повезло. Один из друзей великого князя был владельцем дома на улице Берлиоза и за очень умеренную плату предоставил в ее распоряжение целый этаж.
Хотя годы пощадили Брасову (кстати, по документам ей значилось на восемь лет меньше, чем на самом деле) и она по-прежнему сохранила обаяние и привлекательность, однако во Франции она чувствовала себя одинокой. Привлечь многочисленных гостей было уже не на что. В эмигрантской среде Брасову недолюбливали, побаивались ее злого и острого языка. На склоне лет она заделалась сугубой моралисткой и безжалостно осуждала тех, чей образ жизни был далек от норм строгой морали.
Дети были далеко. Тата, выйдя замуж за бедного англичанина против воли матери, разорвала с ней всякие отношения. Сын учился в Хэрроу — закрытой школе для детей английской элиты. Воспитание Георгия должно было соответствовать его высокому происхождению — ради этого Наталья Сергеевна лезла из кожи вон. Она требовала, чтобы окружающие, включая близких друзей, именовали его князем (ее саму глава российского дома в эмиграции Кирилл Владимирович также удостоил титула княгини).
А Джорджи тяготился амбициями матери. Характером сын пошел в отца: ему противны были почести и церемонии. Больше всего на свете он любил быструю езду. Когда в Дании умерла бывшая российская государыня Мария Федоровна, она завещала своему внуку от Михаила некоторую сумму денег. Их хватало на то, чтобы осуществить мечту Георгия — купить спортивный автомобиль “Крайслер” последней модели. К тому времени он учился уже в Сорбонне и жил с матерью в Париже.
После выпускных экзаменов в июле 1931 года Джорджи с приятелями отправился на автомобиле в Канн. Он весело попрощался с матерью, обещая вернуться не позже чем через две недели — к своему двадцать первому дню рождения. Спустя несколько часов после их отъезда раздался телефонный звонок из города Сансе: мчавшийся на бешеной скорости автомобиль врезался в дерево, приятель погиб на месте, Георгий — он был за рулем — доставлен в больницу в безнадежном состоянии. Наталья Сергеевна успела приехать в Сансе к полуночи. Утром сын, не приходя в сознание, скончался у нее на руках.
Брасова привезла тело юноши в Париж, похоронила на кладбище Пасси, купив рядом место для себя. На погребальной церемонии она казалась спокойной и сдержанной, только бледнее обычного. Видя ее такой, невозможно было предположить, что, оставаясь в обществе близких друзей, Наталья Сергеевна часами рыдает и бьется в истерике.
Были устроены пышные похороны, как подобает лицу императорской крови. Они съели последние остатки сбережений, львиная доля которых ушла на образование Георгия.
Стремясь поправить свои дела, Брасова в конце 30-х годов затеяла тяжбу с польским правительством по поводу имущества Михаила на территории Польши. Наняла, надеясь на победу, дорогостоящих адвокатов. И проиграла. Пыталась продать с аукциона сохранившиеся у нее иностранные награды мужа. Из этого тоже ничего не вышло, кроме международного скандала и долгов аукционистам.
Теперь она была без гроша в самом прямом смысле слова. Снимала убогую комнатушку в квартире русской эмигрантки, злобной старой девы, которой доставляло массу удовольствия издеваться над своей жиличкой. Хозяйка не могла простить Наталье Сергеевне ее былой красоты, фантастического замужества, прежней роскошной жизни. Брасовой приходилось терпеть стиснув зубы: выхода не было. За квартиру она платила из мелких сумм, которые из милости посылал ей время от времени князь Феликс Юсупов, муж племянницы Михаила Александровича, Ирины.
На одежду и еду почти ничего не оставалось, и Брасова вечно голодала, ходила в нищенском платье. Навестившую ее после второй мировой войны внучку (дочь Таты) поразили перчатки бабушки: они состояли почти из одной штопки. С тех пор внучка стала посылать ей из Лондона 4 фунта в месяц, отрывая их от своего скудною жалованья.
В конце 1951 г. Брасова заболела. Узнав о диагнозе — раке груди, квартирная хозяйка выгнала ее из дома. Бесприютную старуху поместили в больницу для бедных. Там она и умерла 23 января 1952г. Церковная община собрала деньги на похороны. На надгробную плиту средств не хватило, вместо нее поставили простой деревянный крест. Шли годы, неухоженная могила Натальи Сергеевны и Георгия ветшала, стирались надписи с их именами...
Но уже после смерти Брасовой в ее истории совершился еще один виток. В 1965 г. на кладбище Пасси побывал какой-то приезжий из Советского Союза. Уходя, он зашел в кладбищенскую контору и сказал:

— Грош цена русской эмиграции, если она допустила такое ужасное состояние могилы жены и сына Михаила Романова.

Кто был этот человек, почему ему было дело до покойных Брасовых, осталось неизвестным, но презрительная сентенция “наглого большевика” подействовала как ожог. Эмигрантские активистки пустили шапку по кругу. Собрали немалую сумму, и через несколько лет могилу украсила солидная мраморная плита.
Декорум (законной, хоть и морганатической) супруги великого князя был наконец соблюден. Она так заботилась об этом при жизни! Но за гробом это не имело уже никакого значения...