Отправлено: 16.11.11 10:31. Заголовок: Великий князь Конста..

Великий князь Константин Константинович Романов был известен как талантливый поэт, подписывавшийся псевдонимом КР. На его стихи Чайковский создал немало романсов. Один из них, "Растворил я окно, стало душно невмочь", обожал убийца его сыновей, Владимир Ульянов (Ленин).

Все великие князья обязаны были служить. Константин Константинович был командиром лейб-гвардии Преображенского полка. Под его началом проходил службу будущий император Николай II. У нас в архиве хранятся дневники Николая II. В них есть замечательная запись, как он первый раз, на учении, должен был командовать батареей в составе Преображенского полка. Как он переживал - все его чувства отражены в дневнике: "Только бы все прошло благополучно!". Как был счастлив, когда его дядя, великий князь Константин, похвалил его. Позже великий князь командовал военно-учебными заведениями. Он глубоко увлекался искусством, был тонким ценителем изящного, перевел "Гамлета" на русский язык.

Великий князь всю свою жизнь вел дневники, которые также хранятся в Государственном архиве Российской Федерации. Это своеобразная энциклопедия российской культуры этого периода. Сумев много сделать для развития русской культуры и науки, великий князь умер рано - в 1915 году. Его дневники весьма откровенны. Наиболее открыто он писал о себе, о своих переживаниях. Умирая (перед смертью он долго болел, и у него было время, чтобы обдумать свое завещание), оставил завещание - его дневники переходят в ведение Российской академии наук. В завещании было одно условие: дневники не должны были быть обнародованы в течение 90 лет со дня его смерти.


Константин Константинович с необыкновенной откровенностью описывал в дневниках свою гомосексуальность. Это удивительный документ, который показывает, как великий князь пытался бороться с ней, считая ее греховной. И для общества, в котором он жил, его наклонности были порочны. Он был семейным человеком, имел 9 детей. Признаться на бумаге перед судом собственной совести в своих похождениях и оставить свидетельства для потомства - для этого нужно было большое мужество.

Изучая его дневники, я часто задумывался - почему он не уничтожил их, почему сохранил для потомства? Позже я понял - это поступок человека высокого духа. Мне кажется, ему важно было показать нам, потомкам, насколько тяжела внутренняя борьба со страстью. Он был прав, показывая жизнь такой, какова она есть на самом деле.

Директор Государственного архива Российской Федерации
Сергей Мироненко

Дневник К.Романова

19 ноября 1903 г. - С.-Петербург.
[Меня называют] "лучшим человеком в России". Но я знаю, каков на самом деле этот "лучший человек". Как поражены были бы все те люди, которые любят и уважают меня, если бы знали о моей развращенности! Я глубоко недоволен собой.

24 ноября
Снова чувствую прилив сил и готов бороться с моими страстями. После падения всегда так; но на этот раз я чувствую больше решимости, чем, например, 10 лет назад, точно в этот же день, т. е. 22 ноября.

15 декабря 1903 г. - С.-Петербург.
Перечитывал свои дневники за прошедшие 10 и 20 лет. Я недоволен собой. Десять лет назад я стал на правильный путь, начал серьезно бороться с моим главным грехом и не грешил в течение семи лет или, вернее, грешил только мысленно. В 1900 году, сразу после моего назначения главой военно-учебных заведений, летом в Стрельне я сбился с пути.

Потом два года было лучше, но в 1902 году, после моей болезни, я много грешил во время поездки по Волге. Наконец, в этом, 1903 году я совсем сбился с пути и жил в постоянной борьбе со своей совестью.

Поездка в Москву и Тверь, казалось, отвлекла меня от нечистых мыслей и желаний, но теперь они меня опять захватили. Я продолжаю бороться, говоря себе, что Бог дал мне сердце, разум и силу, чтобы успешно бороться, а все же часто бываю побежден. Беда в том, что мог бы, но не могу бороться, ослабеваю, забываю страх Божий и падаю. А годы бегут, мне уже 5-й десяток идет; знаю, что чем позднее, тем глубже укореняется привычка, тем тяжелее и труднее борьба. Опять чуть было не упал, но на этот раз удержался. Но надолго ли? Помоги, Господи! Господь-то помогает, но я сам отвергаю его помощь.

21 декабря
В голову продолжают приходить дурные мысли; они особенно донимают меня в церкви. Стыдно признаться, но это правда. Никогда не было так плохо, как в последние шесть месяцев.

28 декабря 1903 г. - С.-Петербург.
Жизнь моя течет счастливо, я поистине "баловень судьбы", меня любят, уважают и ценят, мне во всем везет и все удается, но... нет главного: душевного мира.

Мой тайный порок совершенно овладел мною. Было время, и довольно продолжительное, что я почти победил его, от конца 1893-го до 1900-го. Но с тех пор, и в особенности с апреля текущего года (перед самым рождением нашего очаровательного Георгия), опять поскользнулся и покатился и до сих пор качусь, как по наклонной плоскости, все ниже и ниже.

А между тем мне, стоящему во главе воспитания множества детей и юношей, должны быть известны правила нравственности.

Наконец, я уже немолод, женат, у меня 7 человек детей, старшие почти взрослые, и старость уже не за горами. Но я точно флюгер: бывает, принимаю твердое намерение, усердно молюсь, простаиваю целую обедню в жаркой молитве и тотчас же затем, при появлении грешной мысли, все сразу забывается, и я опять подпадаю под власть греха.

Неужели же невозможна перемена к лучшему? Неужели же я так и погрязну в грехе?



19 апреля 1904г.
На душе у меня опять нехорошо, снова преследуют меня грешные помыслы, воспоминания и желания. Мечтаю сходить в бани на Мойке или велеть затопить баню дома, представляю себе знакомых банщиков - Алексея Фролова и особенно Сергея Сыроежкина. Вожделения мои всегда относились к простым мужикам, вне их круга я не искал и не находил участников греха. Когда заговорит страсть, умолкают доводы совести, добродетели, благоразумия.



23 апреля
Завтрак семейный в Александровском дворце. Императрица - именинница, несомненно, беременна; теперь оно очень заметно. Прибавления семейства надо ждать, вероятно, в июле или августе.



15 мая
Опять, по воспоминаниям прошлых годов, подпал под влияние дурных мыслей и соблазнительных мечтаний и представлений. Путь лежал мимо бань. Думал, что, если увижу у наружных дверей номеров банщика, не выдержу и зайду. Сильнейшим образом волновался, все доброе почти было подавлено, почти лишился способности здраво рассуждать, готовый почти без борьбы поддаться искушению. Дверь в номера оказалась приотворенной, но банщиков не было видно. Каким-то чудом удержался и проехал мимо.

Надо бы думать, что эта победа над собой должна радовать, но нет; напротив того, я долго потом досадовал на себя за то, что не воспользовался удобным случаем, не зашел.



18 мая
В заседании грешные мысли меня одолели. На Морской, не доезжая до угла Невского, отпустил кучера и отправился пешком к Полицейскому мосту и, перейдя его, свернул налево по Мойке. Два раза прошел мимо дверей в номерные бани взад и вперед; на третий вошел. И вот я опять грешен в том же. Нравственное мое состояние прескверно...



4 июня
Со своей стороны, полагаю, что у меня с Сандро никогда не было бы полного согласия: он легко ошибается в людях, подпадает под их влияние, потом разочаровывается в них и ищет других советчиков; у него, кажется, есть какое-то меркантильное направление, и он склонен к личной выгоде.



17 июня
Утром вымылся в бане дома. Итак, опять не выдержал борьбы.



23 июня
Я опять отказался от борьбы со своей похотью, не то чтобы не мог, но не хотел бороться. Вечером натопили мне нашу баню; банщик Сергей Сыроежкин был занят и привел своего брата, 20-летнего парня Кондратия, служащего в банщиках в Усачевых банях. И этого парня я ввел в грех. Быть может, в первый раз заставил я его согрешить и, только когда уже было поздно, вспомнил страшные слова: горе тому, кто соблазнит единого из малых сих.



24 июля 1904 г.
С 15-го числа с нетерпением ожидают прибавления семейства у Государя.



26 июля 1904 г. - С.-Петербург.
Утром баня. И опять, как белка в колесе, я очутился на том же месте.

30 июля 1904 г. - С.-Петербург.
Газетная вырезка: "Манифестом от 28-го июня 1899 года призвали Мы любезнейшего брата нашего Великого Князя Михаила Александровича к наследованию Нам до рождения у Нас сына. Отныне, в силу основных государственных Законов Империи, сыну Нашему Алексею принадлежит высокое звание и титул Наследника Цесаревича со всеми сопряженными с ним правами".

Их Величествам Бог дал сына. Какое счастье! Десятый год ждала Россия наследника и вот дождалась. Скоро стали с крепости палить из пушек - салют в 301 выстрел. Наследник назван Алексеем. Когда мы подъехали к готической церкви, молебен только что отошел. Царь вышел из церкви и вместе с матерью и тремя старшими дочками Ольгой, Татьяной и Марией обходил присутствовавших и принимал поздравления. Тут была вся семья, самые приближенные из придворных и Главной квартиры и офицеры сводного гвардейского батальона и собственного Его Величества конвоя. Говорили, что роды продолжались только два часа и обошлись вполне благополучно, что младенец ростом 58 сантиметров и весом 11 фунтов.



12 сентября 1904 г. - С.-Петербург.
Послал за Яцко, и он был у меня сегодня утром. Я легко вызвал его на откровенность. Странно было мне услышать хорошо знакомые особенности: он никогда не испытывал влечения к женщине и не раз влюблялся в мужчин. Я не признался ему, что по личному опыту знаю эти чувства. Мы долго проговорили с Яцко.

Перед прощанием он целовал мне лицо и руки; я бы не должен был позволять ему это, но жалел его, за что потом казнился стыдом и смутными угрызениями. Он говорил мне, что с тех пор, как мы впервые увидались в Виленском юнкерском училище, в душе его пробудились ко мне восторженные чувства, все усиливающиеся. Как это напоминает мне собственные мои молодые годы.



15 сентября - Стрельна.
Я слышал от Ксении и Сандро, которые ехали к нам и встретились мне по дороге, что императрица Мария Федоровна умоляла Государя не назначать Николашу*, на что последовали удивление и ответ, что будто оно и не предполагается. Московский предводитель дворянства кн. Трубецкой писал графу Ил. Ив. Воронцову-Дашкову, что слухи о назначении Николаши производят самое тягостное впечатление на московское общество, которое, как и вся Россия, верит в Куропаткина. Это письмо будет доложено Государю.

Я пошел по дороге, по которой должен был приехать в посланной за ним коляске подпоручик Яцко. Посылал за ним, чтобы исполнить его желание еще раз побывать у меня и проститься перед его отъездом в Вильну. Признаюсь, я ему радовался и вместе с тем побаивался новой встречи.

Теперь, что мне известны его наклонности, сходные с моими, было чего опасаться. В прошлый раз я удержался, но кто может ручаться за будущее. Он с еще большей откровенностью признавался мне в своих грехах: у него упадок духа, отвращение к самому себе, угрызения совести. Я его приободрил, конечно, не оттолкнул его и, кажется, облегчил ему душу, указав, что надо старое забыть и начать жить как бы снова. А он боялся, что я стану его презирать.

Услышал от него имена людей, которых смутно подозревал в противоестественных наклонностях; с некоторыми из них Яцко согрешил, но теперь, кажется, твердо решился бросить все это. Помоги ему Бог.



4 декабря 1904 г.
У нас точно плотину прорвало: в какие-нибудь два-три месяца Россию охватила жажда преобразований; о них говорят громко. Калуга, Москва, а теперь и петербургская Дума единогласно постановила адрес, в котором всеподданнейше требует всякой свободы. Революция как бы громко стучится в дверь. О конституции говорят почти открыто. Стыдно и страшно.



21 декабря
Ужасная весть! Только что прочел в "Новом времени" сообщение, правда, полученное из иностранных источников, о падении Порт-Артура. Газета говорит, что он сдался, что Стессель согласился на поставленные, японцами почетные условия**. Но слово сдался меня мучает; пусть "пал", но "сдался"! Разве русские сдаются?



23 декабря
Как громом ошеломила меня весть о сдаче Порт-Артура. У его защитников не оставалось снарядов, все больны цингой и тифом, раненых бездна, японские снаряды попадали в госпитали и ранили уже раненых. Мы взорвали форты и суда в порту. Это второй Севастополь и ровно через 50 лет.



28 декабря 1904
Дурные мысли преследовали меня весь день. Хотелось вечером пойти в баню, с Мойки, но почему-то не пошел. Теперь скоро 11 часов. Отчего я не пошел?

Боюсь греха, боюсь разлада с совестью, и тем не менее хочу грешить. Мучительна эта борьба.

30 декабря
Еще день, испорченный дурными мыслями. Это что-то физиологическое, а не одна распущенность и недостаток воли. Бывают дни, когда, если мысли набегают, легко их отгоняешь; а то нахлынут они - и никак с ними не слажу. Надо не поддаваться, перетерпеть, а там опять станет легче.

Вот, еще день удержался; но молиться не хочется.

31 декабря
Дурные мысли тревожили меня сегодня гораздо меньше. Совесть и рассудок подсказывают мне, что должен раз навсегда отрезать себе путь отступления, то есть не ходить в баню, ни у себя, ни в номерные.

А воля и чувство восстают. Хочется повидать Сергея Сыроежкина, которого и не приходится вводить в искушение, так как он первый готов на это. И вот борьба. Господи, помоги.

Отделаюсь ли от порока, поборю ли себя, или он меня осилит?

Что-то даст нам новый год?

Благословенно Имя Господне отныне и до века.



28 февраля 1905 г. - С.-Петербург.
И вот 6 месяцев я не грешил, как прежде, т.е. вдвоем; правда, грешил сам с собой три раза.



12 марта
Днем повез Татьяну на историческую выставку портретов от времен Петра I до наших дней. Ее задумал Николай Михайлович, и она удалась превосходно. Нас водил Дягилев***. Мне неприятно с ним встречаться, хотя он этого не подозревает, а неприятно, потому что я знаю кое-что об нем от Яцко.



28 марта 1905 г. - С.-Петербург.
Парада в высочайшем присутствии не назначалось. О возможности выезда Их Величеств из Царского до сих пор не может быть и речи.

Хотя на днях сыскной полиции удалось изловить 12 революционеров с документами и складом взрывчатых веществ, опасность нападения на высокостоящих не устранена. Владимиру тоже нельзя показываться в местах, где его заранее ждут.



22 декабря 1905 г.
Меня сильно смутило письмо капитана Сосницкого, растратившего до 3 тысяч денег юнкерской чайной и как не пополнившего растраты уволенного со службы.

Оправдываясь, он пишет, что с кем не случается греха; "хотя бы с вами", продолжает он и упоминает, что однажды летом 1903 года я под вечер приехал на его дежурство в лагерь Павловского училища и оттуда отправился в Красносельские бани. "Что там было, вы, верно, помните", - пишет Сосницкий. На другой день, сменившись с дежурства, он побывал в бане и слышал от пользовавшего меня банщика, что у меня с ним было и что я за это дал ему 20 рублей. Сосницкий продолжает, что держит это обстоятельство пока в секрете, но если бы оно было опубликовано в печати, едва ли было бы мне удобно оставаться на занимаемом мною посту.

Упоминаемое Сосницким в данном случае неверно: я хорошо помню тот вечер - действительно был в бане, но 20 р. банщику вовсе не давал, и не за что было. Но упоминаемое неверно только относительно приведенного случая. Страшно то, что бывали и другие случаи и что они получают огласку.

Сосницкого я не принял вчера и не приму, никаких мер принимать не буду. Будь что будет. Разве не стою я наказания?